Проснулся я в кровати, так что вначале даже подумал, что совсем не помню как добрался домой. Скорее всего это из-за обиды на друзей и постоянных поисков объяснения случившегося, - предположил я. Но честно говоря, это мне уже изрядно надоело. С того самого момента, как в поле моего зрения упал тот загадочный розовый свет, я то и делаю, что предполагаю. Все то твердое и нерушимое в моей жизни, что я так оберегал и лелеял, теперь безнадежно утопало в бушующем море догадок и необъяснимости. Я не понимал ни где я нахожусь, ни кто меня сюда перетащил.
Кровать стояла посредине комнаты. Я еще удивился, какой в этом смысл, ведь это больше доставляло неудобство, чем придавало эстетичности. “Но, - подумал я, - возможно просто тот, кто ее здесь поставил, любит постоянно быть в центре”. Мысль о том, что я занял здесь его почетное место, мне понравилась и ободрила, хотя я и подметил, что нахожусь не в центре вселенной, а посредине нагромождения пыли и плесени. Устоявшийся запах сырости создавал впечатление, словно находился я в подвале. Было совсем темно, но через щели в заколоченных окнах редким солнечным лучам удавалось доносить свое послание.
Я поднялся с кровати и ощупал затылок. Раны на нем уже не было, синяки и ушибы на руках так же бесследно исчезли, что ввело меня в некоторое замешательство. Я уже начал задаваться вопросом, куда пропала реальность и вообще, какая она, настоящая жизнь. Но единственное, в чем я был уверен, это то, что ответа на свой вопрос сидя в этой комнате я точно найти не смогу.
Тихо и с воровской аккуратностью я подошел к двери и повернул ручку, бросив внимательный взгляд наружу. Передо мной открылся длинный коридор, в конце которого находился все тот же розовый свет. Чувство отвращения от этого бесконечного кошмара, рушившего все на своем пути, все увеличивалось. Я уже был не уверен, хочу ли снова пережить встречу с ним, но двигало мной дальше скорее не чувство любопытства, как это случилось в первый раз, а желание найти выход.
В коридоре было слишком темно, чтобы разглядеть детали, но с уверенностью можно было утверждать, что на уборщице здесь явно решили сэкономить. Слой пыли был на столько толстым, что я, похоже, был здесь первым за несколько последних десятилетий. Вот только удивляло, как же все-таки я попал сюда, если этому слою не удалось запечатлеть ни единого стороннего следа.
Стояла мертвая тишина, так что каждый мой шорох проносился по коридору, эхом отбиваясь от стен. Сделав несколько шагов, я заметил по левую сторону дверь, на которой висела табличка “Не беспокоить”. Это выглядело совсем странно, вешать подобную табличку в месте, в которое нормальный человек и так вряд ли зайдет сам, если его ради этого не побеспокоить. Тем более, что меня вообще сюда поместили без моего на то разрешения. Дверь была совсем старой и обшарпанной, что, в принципе, отлично вписывалось в общий интерьер всего здания. Я бы сказал, даже чем-то дополняло его. Я попробовал открыть дверь, но было заперто на ключ. При мысли, что здесь есть от кого закрываться, удивление табличкой только укрепилось.
Прислонившись ухом к двери, я смог услышать плач новорожденного ребенка в дуэте с радостными возгласами молодой пары. Где-то на фоне еле отчетливо звучал свадебный марш. Казалось, эти люди плакали и смеялись одновременно, проговаривая при этом различные мужские имена. Стало понятно, они пытались сформулировать все свои ожидания от мальчика, которому дали жизнь, в его имени, определив этим всю его судьбу.
Вот так всегда, - подумал я, - мы есть теми, кем нас видят, или же кем нам предначертают быть, оставляя нас самих же без возможности распорядиться собственной жизнью. И потом ведь эти самые люди негодуют, когда мы вместо собственных проблем начинаем заниматься их недостатками. А как же иначе, если наши ошибки с таким раскладом и есть их проколом?
Внезапно я услышал свое имя, на котором весь их список остановился. “Алекс! Алекс! Алекс!...” - не унимались они, торжествуя от находки подходящего варианта. В страхе я отскочил от двери, словно пораженный током. Руки тряслись, а мысли переполняли, но рассыпались при каждой попытке собраться воедино. Нет, конечно же это они говорили не о мне, - старался я успокоиться, - но такое совпадение казалось мне весьма подозрительным.
В спешке я продолжил идти вперед, но через несколько метров меня остановила очередная дверь. Вид у нее был немного лучше предыдущей, хотя висела точно такая же табличка с просьбой не вмешиваться в происходящее за ней. Естественно, я просто не мог пройти мимо этих слов и не позволить любопытству удовлетворить свой аппетит. На всякий случай попробовал открыть дверь, но, как и ожидалось, я был там нежеланным гостем. Мое внимание остановилось на той детали, что на дверях не было ни номера, ни таблички, сообщающей о здешних жителях, словно они и так догадывались, в которую дверь нужно входить. Или… - я немного замешкался с выводом, а по коже пробежались мурашки - сюда никто и никогда не входил.
Вслушавшись в голоса, звучащие за дверью, я смог обрисовать картину, которая там разворачивалась. Родители, словно сговорившись, в унисон осуждали своего сына за очередной прокол в школе. Мальчик отбивался оправданиями как мог, но спорить было бессмысленно. После фразы “потому что мы твои родители” всегда стояла жирная точка. Досадовало, что они пользовались тем, что для мальчика были своего рода идеалом, совершенно не желая принять во внимание его сторону. Воспитание есть воспитание, конечно, но строгость несомненно должна иметь свои пределы. И вообще удивляет, - подытожил я, оглядываясь на первую дверь, - почему родители по-настоящему радуются своим детям только тогда, когда они еще ничего из себя не представляют.
Я наконец понял, что с каждым новым поколением мы делаем все больше ошибок, передавая “бесценный” опыт “хождения по граблям” своим детям. И именно поэтому мы, собственно, и повышаем им планку. Вот только мало кто решается сделать вывод, что лучше от этого не становимся. А все это просто ради того, чтобы вставить совести в рот узду и заставить ее не вмешиваться в те вопросы, в которых мы и без нее чувствуем себя профессионалами.
Очередной разряд тока отшвырнул меня от двери. “Алекс, - прокричал отец на мальчишку, - тебя словно подменили!”. Ничего больше я не слышал, да и не горел желанием этого продолжать, делая поспешные шаги назад. В отчаянной попытке вернуть все на круги своя я хотел было возвратиться к кровати, уснуть и проснуться снова в палатке, но тьма уже успела проглотить все то немногое, что стало мне здесь знакомо, став позади меня стеной. Ничего, кроме как двигаться вперед, не оставалось.
Конец коридора был в метрах десяти. Я сделал еще несколько неуверенных шагов в поисках следующей безымянной двери, намереваясь обойти ее стороной. Но как только она обрисовала передо мной свой вид, ноги магнитом потянулись к ней. Она была почти новой, хотя и можно было усмотреть небольшие потертости. На ручке висела все та же табличка “Не беспокоить”, и все так же дверь не поддавалась моим попыткам ее открыть. Поэтому особо не растрачиваясь на размышления, я тут же прилип ухом к ее поверхности.
За дверью, как я начал понимать, находился офис начальника, который как раз в этот момент занимался “расправой” над работником. Он осуждал его за бесцельно потраченное время и незаинтересованность в деле, на которое поставлен. Но горе-работнику, видно, было совсем наплевать на его слова, и на все упреки своего оппонента тот отвечал всего одной фразой “какие деньги - такая и работа”, сопровождающейся различными вариациями пояснений. Соглашаясь с его словами и понимая на собственной шкуре эту ситуацию, я невольно кивнул головой, словно был в этом забытом месте еще кто-то, кому и предназначался этот кивок.
Наконец терпение начальника лопнуло, дав волю эмоциям: “Да в конце то концов, ты сам шел на эту оплату! Когда я тебя принимал, никаких претензий у тебя не было. Ничего ведь с того времени не поменялось”. Никаких возражений не последовало ни у работника, ни у тайного слушателя, коим стал я. Глупо было возражать против правил, которые сам же принял. Возможно, когда-то это и было ошибкой начальника, но ведь парень с ней согласился, перебрав тем самым ответственность за нее на себя. Возражать было бессмысленно.
После небольшой паузы он продолжил: “Что же ты теперь молчишь, Алекс?”. Но это для меня уже было слишком. Я даже не имел сил отойти от двери, хотя и напрягался, чтобы не слышать дальнейшей речи. Я уже отказывался принимать это за совпадения. Уж слишком много их было, чтобы оставлять за собой такой статус. Это просто чья-то злая и совсем неудачная шутка.
Складывалось такое впечатление, словно в этом коридоре проходила вся моя жизнь. И было даже немного страшно предположить, что же скрывается за четвертой дверью, чьи контуры уже улавливали мои глаза. Я сделал еще несколько шагов в ее направлении. Дверь была совсем новой, что подтверждало мои догадки о приближении к выходу наружу. Она отблескивала своей новизной через заводскую пленку, которую еще не успели снять. Странно, никакой таблички на ручке не было, но желание открыть дверь перебороло предположение, что беспокоить там было уже некого. Прислушался.
“Как жаль, что он ушел от нас так рано…”, - послышалось изнутри. Я сразу же отошел назад, напрочь отказываясь услышать свое имя в этой ситуации. Я понял, - дошло до меня, - как называется тот камень и откуда он вообще взялся. Он выпал из ящика Пандоры, а я теперь стал его официальным обладателем. Так сказать, счастливчиком...
Вытирая скупую слезу, откликнувшуюся на приглашение этой пессимистической мысли, я без оглядки поспешил пройти последние метры, отделяющие меня от загадочного розового света. В конце коридора стояла детская кровать, украшенная бантиками и погремушками. В самой кровати лежал совсем голый и беззащитный младенец. Он был весь в слезах. Плакал и кричал… беззвучно! Меня облило холодным потом, не было ни малейшего звука. Ребенок просто открывал рот, краснея и задыхаясь в попытках рассказать миру о своих переживаниях, но никого, кроме меня, в этом мрачном месте не было. Но и мне, как показалось, он особо не обрадовался.
Но ведь этого не может быть… Так же не бывает… - терялся я в попытках найти хоть какую-то опору для размышлений. Но ребенок лежал в немой тишине, не разрывая ее даже когда крошечные ручки ударялись о стенки кровати.
Розовый свет исходил именно из его груди, где-то из-под кожи. Но это меня совсем не удивляло после всего, что я пережил за последние сутки. Тем более, что мне довелось испытать то же самое на себе. А этот коридор со всеми его дверями вообще отнял у меня способность чувствовать испуг. Забавно, - подумал я, - страх, оказывается, величина ограниченная. Может для того, чтобы не бояться реальной угрозы, сопровождающей нас по жизни, лучше было бы придумать иной страх и растрачиваться в его направлении, оставаясь твердым во всем остальном. Но это казалось нереальным.
Я заметил, что приближаюсь к цели на много медленнее, чем передвигаю ноги. Оставались считанные сантиметры, а я словно шагал на месте. Казалось, время начало останавливаться, а мои движения становились все более медленными и плавными, что даже мысли теряли свою молниеносность. Из-под футболки начал пробиваться свет, поселившийся теперь и в моей груди. И вопреки тому, что с каждым шагом он становился все ярче, я не останавливался. Не желая больше теряться в догадках и предположениях, я, будь что будет, решил идти до последнего.
Свет уже обжигал глаза, проецируя через них боль на затылке. Переступив границы наших тел, он начал топить в себе все остальное пространство. Щурясь и бросая последние силы на борьбу с ним, я все-таки закрыл глаза и тут же услышал звук резкого торможения автомобиля. Вслед за ним послышался хлопок. Я открыл глаза, но увидел перед собой только стенки палатки. Была еще ночь, и единственное, что я смог принести из того иллюзорного коридора в реальный мир, это свет в груди. Он все еще продолжал гореть.
Не теряя выпавшей возможности, я тут же выбрался наружу и решительно направился к тому месту, где спал Олег. Поспешно открыв молнию его палатки, я завалился во внутрь со словами “Все-таки я был прав! Ха-ха, смеется тот, кто смеется последним! Посмотри, я говорил правду, вот тот свет, о котором я рассказывал”. С широкой улыбкой я поднял футболку.
“Какой еще свет, Алекс?”, - спросонья проревел Олег, - “Это уже не смешно. Нет и не было никакого света. Иди спать или, хотя бы, дай это сделать другим”. Даже не дожидаясь моего ответа, он повернулся на бок, и тут же послышался храп.
Я вернулся обратно, не желая больше никого будить, но за всю ночь так и не смог уснуть. Ощупав затылок, я не нашел на нем раны, но это уже было второстепенным. Я изо всех сил пытался понять, к чему мне приснился весь этот бред и что же это был за звук, на котором он окончился. Свет в груди постепенно терял свою яркость, а к утру и вовсе угас.
На следующий день я был тише воды и ниже травы. Не знаю, может мне это показалось, но Олег был на меня обижен не меньше моего, не проронив ни единого слова в мою сторону. С самого утра мы собрали свои вещи в машину и поехали домой, даже не позавтракав. Дорога была дальней, поэтому потерянный ночью сон без каких-либо трудностей смог отыскать меня, заваленного сумками на заднем сидении.
Комментариев нет:
Отправить комментарий